/"Непотопляемый корабль Босха"/
«Благодаря» историям,
которые реально произошли в жизни автора книги Светланы Ольхович,
она сумела точно и ярко «протрубить» об отвратительных явлениях постсоветской медицины:
непрофессионализм ("Кристеллер")
нехватка современного оборудования ("Инопланетянин")
преступная халатность ("Не дерматит Риттера")
«Люди глупее,
чем скот.
Сначала они жертвуют здоровьем,
чтобы заполучить деньги.
Потом они приносят в жертву свои деньги,
чтобы получить свое здоровье обратно.
Поверьте,
ГЛУПОСТЬ — это тоже болезнь.
Это — единственная болезнь,
от которой страдает не сам больной,
а его окружение»
Эрнст Хайне
Чтобы недоношенный ребенок выжил,
ему необходимо создать условия,
похожие на микроклимат в утробе матери — такую же температуру,
влажность и даже темноту.
Хорошие кувезы — инкубаторы для больных новорожденных — приспособлены для легкой регуляции этих параметров.
Но все эти «викерсы» и «дрэгеры» стоят очень дорого.
И в вапнянских роддомах стоят двадцатилетней давности антикварные «медикоры»,
давно отработавшие свой положенный срок.
Для того,
чтобы установить нужную влажность,
в кувезе существует специальная система,
которая,
как правило,
давно перестала функционировать за ветхостью аппаратов.
Изобретательные неонатологи под общенациональным девизом «голь на выдумки хитра» ищут разные способы,
чтобы обеспечить достаточную влажность незрелому ребенку.
Разумней было бы,
конечно,
отремонтировать кувез.
Но на оплату мед.техников и запчастей,
как водится,
нет средств.
Это все — отговорки.
Кто там из великих говорил: «Желание — это тысячи способов,
а нежелание — такие же тысячи препятствий»?!
В отделении детской реанимакии вапнянского гор.роддома — свое «ноу-хау» на предмет обеспечения влажности в кувезе.
Например,
для недоношенного младенца с массой около килограмма оптимальной является влажность 90-95%.
Ведь в материнском чреве он вообще плавал в околоплодных водах.
И не доплавал пару месяцев.
Потому,
в идеальном варианте,
его надо поместить почти в туман.
И постепенно,
день ото дня снижать влажность,
адаптируя незрелые легкие к дыханию воздухом.
Вапнянские неонатологи это понимают — что ж тут непонятного?
Потому,
когда маленького ребенка кладут в кувез,
туда же одновременно ставят литровую банку с водой.
А уже в банку опускают — что бы вы думали?
Да элементарно!
— кипятильник.
Потом включают его в розетку,
вода,
естественно,
закипает.
При этом,
по известным законам физики,
образуется пар.
Он-то и заполняет кувез.
И когда пластиковые стенки станут совсем непрозрачными от осевшего конденсата,
считается,
что это — хорошо,
достигнута нужная влажность.
Кипятильник временно отключают.
А при необходимости вновь устраивают новорожденному парилку.
Важен один нюанс.
При высокой влажности температура в кувезе не должна превышать 36,6 — обычной температуры тела.
При вапнянской системе увлажнения кувеза возникают паровые «ножницы» — перепад температур очень большой.
И,
естественно,
опасный для младенцев.
Побулькает кипяток в банке пять минут,
и микроклимат в кувезе напоминает жару на экваторе в день летнего солнцестояния.
Точнехонько в самый зенитный полдень этого дня.
Если на смене рьяный доктор,
который постоянно контролирует,
чтобы влажность была достаточной,
то этот беспредел с кипятильником повторяют по два-три раза в час.
И задыхающийся от горячего пара младенец начинает впервые напевать про себя известную всем песенку: «Ах,
зачем я на свет народился,
для чего меня мать родила?»
Вот в такой хорошо организованной бане уже сутки находилась девочка Мазур.
По большому счету,
она вообще не нуждалась ни в какой терапии или кувезном режиме.
Ее матери на основании недоброкачественно выполненных анализов акушеры поставили диагноз — гемолитическая болезнь.
И откесарили в тридцать шесть недель.
Просто так,
на всякий случай.
Хотели,
как лучше,
а получилось — как всегда.
У матери и дочки Мазур оказались совершенно одинаковые группы крови — О(І)Rh-отриц.,
то-есть,
никакой гемолитической болезни не было и даже быть не могло.
Ни когда.
Но с учетом высокой детской смертности маленькую здоровую девочку Мазур,
как и многих других детей,
начали активно лечить неизвестно,
от чего.
В ее кувез выпарили уже несколько полных банок воды.
Бедная двухкилограммовая малышка едва успевала перевести дух,
когда туман в ее временной стеклянной обители рассеивался хоть на несколько минут.
Она-то не знала,
что человек может выдержать и температуру в сто градусов,
и даже выше.
Были такие любители тепла и рекордов Гиннесса.
Они заходили на некоторое время даже в доменную печь.
На спор,
за солидную сумму.
В СКВ.
И после этого остались живы.
Правда,
там воздух был сухой.
Влажное тепло человек переносит гораздо хуже.
Где-то при пятидесяти градусах многие теряют сознание.
Вспомните себя в хорошей парилке.
То-то.
В ту трагическую ночь в реанимации дежурила педантичная доктор Каперсо.
Ее основным местом работы была кафедра детских болезней,
которую она возглавляла уже полгода.
По большому счету,
эта кафедра была создана усилиями ее мужа,
удачливого бизнесмена.
Специально под заказ жены.
Чтобы и ее занять чем-нибудь,
и выкроить себе несколько часов для личной жизни.
Каперсо была быстро стареющей сорокасемилетней женщиной.
Чересчур манерной и кокетливой на фоне своего жалкого увядания.
Ее похожее на булыжную мостовую морщинистое лицо неизменно озарялось небесной улыбкой,
если в поле зрения к ней попадал какой-нибудь представитель мужского пола.
Тогда она начинала классическую «стрельбу глазами — в угол,
на нос,
на предмет»,
зазывно поводила плечами,
манипулировала туфлей на ноге,
эротично вращала тяжелым задом.
Каперсо весьма мало понимала в неонатологии.
Равно как и во всех других разделах педиатрии.
Хоть и числилась в вапнянских.
профессорах.
Потому она никогда не могла даже оценить состояние новорожденного.
А,
тем более,
назначить ему какое-нибудь лечение.
Это было просто далеко за пределами ее тонкослойного разума.
Зато выполнять то же,
что делают другие,
с утроенным рвением и усердием,
не зная,
зачем — это она умела.
Сегодня она беспрерывно подходила к кувезу девочки Мазур и следила за тем,
чтобы в нем было тепло и достаточно сыро.
По принципу — когда не знаешь,
что именно ты делаешь,
то делай это тщательно.
— Шура,
у тебе ище багато роботы?
Пишлы поимо,
бо картопля прохолоне,
— это одна медсестра звала другую ужинать,
— и як будешь йты,
позви з собою докторшу.
Щура быстро заколыхалась сдобным центнером своего роскошного тела к выходу из реанимационной палаты.
У нее был патологический аппетит — булимия.
При напоминании об ужине все остальные мысли стремительно покидали ее мясистую круглую голову.
Она легким шагом промеряла длинный коридор детской реанимации,
по пути заглянула в ординаторскую и пригласила доктора Каперсо на ужин.
За столом в подсобке уже собралась вся смена.
И минут десять поперхивалась слюной,
с понятным нетерпением ожидая,
пока дежурный врач благословит их на ужин.
Каперсо в это время зашла в детскую палату и очень расстроилась: «Опять эти потаскухи не включили кипятильник в кувезе Мазур.
И бедная детка лежит такая бледная».
Конечно,
после парилки малышка становилась пунцово-красной.
Это радовало глаз пожилой профессорицы.
Поэтому Каперсо самолично заполнила банку водой до краев,
сунула туда кипятильник и включила его в сеть.
И,
поджав в раздражении губы,
пошла в подсобку,
твердо намереваясь поставить пистон дежурной толстой медсестре Шуре.
Когда доктор вошла,
средний медперсонал уважительно поднялся.
Ей вручили рюмочку абсолюта.
На нее с восторгом пялился молодой симпатичный интерн с курчавой шевелюрой.
И гнев ее мигом испарился.
Она заулыбалась.
Все осмелели и опрокинули по паре глотков водки.
И жадно принялись за золотистую уточку с яблоками и всевозможные салаты.
— Шура,
и як оце ты готовишь таку бесподобну вкусноту?
Не качка,
а мед.
— Сопровождаемый дружным чавканьем,
последовал подробный рецепт приготовления утки в исполнении кулинарной злодейки Шуры.
И еще пара рюмочек абсолюта за здоровье и счастье уважаемой пани Каперсо.
Стенки кувеза заволокло густым облаком пара.
Кипящая вода выплескивалась из банки.
Девочка Мазур выгнулась своим тонким пунцовым тельцем,
пытаясь приподнять голову к щели возле дверцы кувеза.
Она хотела вдохнуть немного холодного воздуха.
Но ей это никак не удавалось.
Внутри носа у нее все распухло от горячего влажного потока из громко булькающей банки с водой.
Малышка сколько было сил стучала крохотными кулачками ио пластиковой обивке кувеза в тщетной надежде что кто-то услышит.
И придет на помощь.
Молодой интерн,
учуяв нюхом,
что именно сейчас можно заработать фишку у профессора,
чтобы подготовить почву для сдачи экзамена и успешного распределения (возможно,
даже к ней на кафедру),
заливался майским соловьем:
— А расскажите нам о каком-то интересном случае из вашей практики.
Слегка захмелевшая Каперсо начала рыться в ослабевшей памяти и плести скучный бред про свою героическую и гениальную жизнь.
Все бойко жевали,
передавали,
насыпали и наливали под ее монотонный рассказ.
Девочка Мазур,
которой исполнились всего одни сутки,
смогла переползти по кувезу сантиметров десять.
И повернуть головку к неплотно прикрытой дверце инкубатора.
Она думала,
что там сможет дышать,
но ошиблась.
Воздух в кувезе с работающим кипятильником превратился а обжигающий легкие и кожу вязкий клуб раскаленного пара.
Тоненький зазор в дверце не пропускал ни глотка холодного воздуха.
Малышка хотела открыть глаза и посмотреть,
нет ли где еще доступа воздуха,
но боялась,
что горячий поток ее ослепит.
Она беспомощно двигалась,
И терпеливо ожидала,
что уже совсем скоро кто-нибудь подойдет к ней,
увидит,
что происходит,
выключит этот страшный раскаленный железный предмет в банке,
распахнет дверцы кувеза.
И она сможет,
наконец,
вздохнуть.
— Вот так я защитила свою докторскую диссертацию.
— Каперсо на волне климактерической болтливости продолжала только ей интересный рассказ из своего давнего ретро.
— Мне надарили столько цветов,
что не хватало ваз.
Вся смена потихоньку дожевывала косточки от утки и предавалась долгому пищевому оргазму.
И,
соответственно,
приятному ленивому настроению.
Интерн,
смахивая канареечные пряди со лба,
сосредоточенно слушал болтовню пожилой дамы и незаметно подкладывал в свой рот остатки ужина.
И последние букетики зелени,
икебанноразложенные на пустевших тарелках.
В банке осталось воды на одну треть.
Кипятильник начал шипеть.
Он стоял над самой головкой девочки Мазур.
Она испугалась,
что банка сейчас лопнет.
И остатки кипятка выльются прямо на ее лицо.
Она попыталась кричать от отчаяния и страха.
Горячий воздух ворвался в ее легкие через открытый рот.
Она почувствовала жжение в грудной клетке — нежная альвеолярная ткань моментально начала плавиться и сворачиваться от высокой температуры.
Малышка что есть силы сжала десны.
Ей было больно,
хотелось плакать,
Но она понимала,
что этого делать нельзя.
Девочка перевернулась на бок.
Обожженное паром тело было отечным.
Каждое движение причиняло острую боль.
На коже появились волдыри и трещины.
Она старалась не потерять сознание: «Надо обязательно отползти от банки и прислониться к стенке кувеза.
Там пар превратился в капли воды.
Может,
они холоднее,
чем плотная завеса кипятка в этой части кувеза.»
— А вы,
дорогой доктор,
какую стезю в медицине выбираете вы?
— интеллигентно осведомилась Каперсо,
гладя под столом колено молодого интерна.
и бросая на него роковые взгляды из-под растрепанной прически с плохо прокрашенным седеющим пробором.
Она ощущала себя сейчас очень даже sех — апиле.
— Я бы,
конечно,
хотел быть педиатром.
И спасать детей,
как вы,
— интерн точно знал,
что в этот самый момент перед ним как раз распахивается дверь в светлое и обеспеченное будущее.
Он исповедовал по жизни золотое правило Буравчика — чтобы продвигаться,
надо вертеться.
Потому унял дрожь брезгливости и ответно положил руку на дряблое колено разомлевшей профессорши.
В ее глазах вспыхивал огонь невостребованного сладострастия.
— Как вас зовут?
— спросила она с придыханием,
— А,
да,
вы говорили уже,
Степа.
Прекрасное русское имя.
Прекрасные русые волосы (тут она не сдержалась и бесстыдно запустила сморщенную пятерню в желтую гриву довольного юнца).
Конечно,
я вижу,
как вы уже через год-два защищаете диссертацию под моим руководством.
Я даже тему знаю.
Что-нибудь про спирулину и иммунитет.
Каперсо свято верила в непревзойденные целебные силы спирулины,
продавала ее направо и налево.
Даже пыталась расширить свой бизнес и назначать эти водоросли новорожденным.
У Ильфа и Петрова,
помните,
была «вся сила в гемоглобине».
А у доктора Каперсо — не иначе,
как в спирулине.
Медсестры и санитарка пьяненько выясняли,
как справедливо разделить шампанское и конфеты,
принесенные кем-то из родителей.
Решили,
что лучше всего употребить их сейчас же,
тогда никому не будет обидно.
Они распечатали бутылку и начали полироваться.
Маленькая Мазур собралась с остатками сил.
И оттолкнулась багровыми обожженными ножками от вороха пеленок,
свернутых валиком у ее правого бока.
Одновременно она подтянулась тонкими ручками,
ставшими от горячего пара ватными и совсем непослушными.
Она смогла перевернуться на живот.
Красные полоски крови из носа струились по отечному,
застывшему от боли и ужаса личику.
Девочка долго старалась выпростать руки из-под двух непосильных килограммов своего тела и упереться в козырек кувезной кроватки,
чтобы передвинуться хоть немного вниз.
Но голова ее оказалась слишком тяжелой и неуклюжей.
И малютка Мазур так и осталась лежать на животе.
Без сознания.
Наконец-то она перестала чувствовать обжигающую пелену со всех сторон.
Ее пунцовое тело распласталось по кувезу,
голова налилась кровью,
глаза открылись и напряженно уставились в одну точку.
Кипящий конденсат больно лизнул веки ребенка и осел на сухих и покрасневших,
как у кролика,
склерах.
Каперсо прочувствованно,
флоттирующим ритмом сжимала под столом потное бедро интерна и продолжала рисовать пьяный и оттого грандиозный васюковский проект его близкого профессорского будущего:
— Мы должны приступить к работе над вашей диссертацией,
не откладывая.
Давайте встретимся завтра после работы и в спокойной обстановке обсудим тему и ключевые моменты.
Она дышала сытным перегаром в лицо окрыленного Степы.
И глядела на него плотоядно.
Как зеленая бывалая муха — на горку аппетитных пирожных,
тщательно прикрытых специально от нее тонкой салфеткой.
— Давайте выпьем за лучшего педиатра и к тому же красивую женщину,
— интерн по-гусарски встал,
допил шампанское и постарался вложить в свой долгий взгляд на размякшую Каперсо как можно больше тепла и потенции.
Все за столом присоединились — им уже было все равно,
за что пить.
Санитарка начала разливать чай.
Вдруг раздался непонятный треск.
— Шура,
пойди посмотри,
что там ЕЩЕ такое.
Необъятная медсестра неохотно выбралась из-за стола и понесла свое тело из подсобки.
Ей давно жало на клапана.
Потому она по пути завернула в WС,
побыла четверть часа наедине со своими физиологическими потребностями и,
облегченная на пару килограммов,
сыто поковылялала в детскую палату.
По коридору разносился запах жженой пластмассы.
Первая мысль,
навестившая крупную Шурину голову,
была: «Наверно,
погорели катетеры в стерилизационной».
Она прибавила оборотов к нужной двери,
открыла ее и внимательно осмотрелась.
Нет,
все нормально.
Только тогда она зашла в детскую палату.
По интенсивному едкому запаху было понятно,
что горит здесь.
— О боже!!!
Из кувеза маленькой Мазур клубами вырывался темный дым и языки пламени.
Сразу протрезвевшая толстая Шура сообразила выключить из розетки кипятильник,
в одну секунду выхватила детское тело,
бросила его на пеленальный стол и из ведра залила огонь.
Пластиковая обивка кувеза еще несколько минут продолжала плавиться и шипеть.
На исступленное Шурино «О боже» в детскую палату сбежалась вся смена.
Шура плакала и божилась своими детьми и почему-то племянниками,
что она не включала кипятильник.
Каперсо строго отвечала ей:
— Так,
по-вашему,
он САМ включился?
Всем было страшно даже смотреть на то,
что лежало на пеленальном столе и было сорок минут назад девочкой Мазур.
Ее тело и ноги были бурыми и вздутыми,
плотно пропитанными горячей водой.
Маленькая голова безобразно разбухла.
И была белой,
как плохо проваренная телятина.
Волосистая часть головы отслаивалась кусками.
Над ней поднимался пар.
Глаза выкатились из обваренных орбит и застыли.
Зрачки исчезли совсем,
из лопнувших сосудов глазного дна сочилась кровь и белесоватая жидкость.
Вены на шее были рыхлыми переполненными свернувшейся от высокой температуры кровью.
— Что будем делать?
Может,
она еще жива?
— спрашивал интерн,
ожидая,
что профессор.начнет активно реанимировать ребенка и все еще наладится.
Наивный.
Оторопевшая,
она стояла несколько минут,
похожая на заводную куклу с идиотски напряженным взглядом.
Потом,
опомнилась,
умело покрыла свое морщинистое равнодушное лицо гримом ума и гневного сострадания.
И взялась руками за голову:
— Здесь термические ожоги ІІ-Ш степени.
Она,
наверняка,
мертва,
— и даже не подошла к ребенку.
— Как мы про все это доложим начальству?
К тому же кувез прогорел,
этого никак не скроешь.
Сколько ж он стоит?
Еще заставят платить!
Щура,
ты виновата,
тебе и отвечать.
Садись,
пиши объяснительную,
как такое могло случиться.
Степан,
открой окна,
хоть проветрим — ДЫШАТЬ СОВСЕМ НЕЧЕМ.
А у меня аллергия на всякую гарь и копоть.
Шура зарыдала,
стоя возле пеленального стола.
— Колы я зайшла сюди,
дывлюсь,
огонь валит,
дым везде стоит.
Мала Мазур лежить на животи,
голову прыкрыла руками и не шевелится.
Я ии выхватила — а уже все равно поздно.
Вся обварилась,
бидолашне дитинча.
Ей-богу ж я не вмикала той клятый кипятильник.
И невже ж воно вмерло насмерть?
Доктор,
ва хоч послухайте ии,
мени здаетьея,
що вона дихае трохи.
Ой,
боже ж,
з голови йде пар доси!
Мене ж посадять,
а я ничопо поганого не робила.
На самом деле,
раздутая грудь ребенка еле заметно приподнималась.
Послышался тихий стон.
И вслед за этим девочку несколько раз вырвало паром и желчью.
Каперсо стояла неподвижно,
как манекен,
и думала: «Зачем ее реанимировать,
искалеченная и обваренная,
она все равно не проживет и часа.
И не реанимировать тоже нельзя.
Скажут потом,
профессор стояла,
смотрела и ничего не делала.
Будь все проклято.
И этот роддом,
и все эти тупые медсестры.
Неприятностей теперь не оберешься.
Придется лечь в кардиологию на несколько недель,
там переиздать,
пока утихнет эта довольно неприятная история.
Пусть все это порастет травой.
В наше время трава растет очень быстро».
— Вызывайте зав.реанимацией.
Пусть она тут разбирается.
У меня что-то с сердцем.
Совсем плохо мне.
Степа,
проводи меня.
Я сама не дойду.
Мне нужно срочно в туалет.
Профессор быстро вошла в роль,
игранную уже неоднократно в трудных ситуациях и весьма выигрышную.
Она закатила ненадолго глаза под дряблые веки,
похотливо повисла на интерне и медленно выдвинулась в сторону моря.
Нетвердой походкой женщины,
презирающей разные условности.
Постепенно она выпрямилась и,
убыстряя шаг,
гордо скрылась в туалете.
Гневно хлопнула дверь.
Интерн сдавленно хохотнул.
Он усвоил этот урок.
Каперсо никогда больше не брала дежурств в роддоме,
а всецело отдалась прибыльной торговле спирулиной в различных детских больницах.
Ее,
правда,
приглашали иногда на консилиумы,
но всегда в роли свадебного генерала.
Меньше,
чем через час в детской реанимации собрались руководители здравоохранения Вапнянской области.
Еще живую девочку Мазур накрыли пеленкой,
потому что всем было неприятно на нее смотреть.
Сначала она шевелилась и подстанывала,
постепенно затихая.
Потом пеленка над ней только иногда подрагивала.
Всем хотелось думать,
что девочка,
наконец,
умерла.
И это — сквозняк.
Неонатолога Ольгу Нержину,
ассистента кафедры детских болезней и одновременно областного специалиста по неонатологии и детской реанимации,
привезли еще часа через два после пожара в кувезе.
Жалкие приземленные политиканы от медицины невозмутимо попивали кофеек в кулуарах этого морга,
по ошибке названного роддомом.
И спокойно беседовали на общие миросозерцательные темы.
Превалировала,
как обычно,
мысль: «нас мало — на вершине успеха».
Окна были густо занавешены застиранными черными шторами.
Сановитая медицинская богема окружала себя полумраком даже на чужой территории.
Есть такие люди,
у которых глаза и разум не терпят света.
Они чувствуют себя гораздо уютнее в потемках.
Начальниками в этой полутьме кишмя кишело.
Как крысами в сыром подвале.
И все они ломали головы — как спрятать концы в воду на этот раз.
На зверский эпизод с девочкой Мазур даже эти прожженные господа кривили губы.
Временами между ними разгоралась такая ненависть,
что они,
как пауки в банке,
готовы были сожрать друг друга.
Зав.облздравом смотрел на них желтыми сонными глазами с высоты своего полета мысли.
Еще не решив,
карать Каперсо или пощадить.
И сколько запросить за это с ее богатого мужа.
Ольге никто не рассказывал,
что произошло этой ночью.
Она открыла тело маленькой Мазур.
Уже появилось трупное окоченение,
но кожа мертвого ребенка оставалась багрово-красной.
Ольга такого никогда не видела.
Смерть и красное несовместимы.
Только разорванные криком губы мертвой девочки были черными,
облепленными запекшейся кровью.
— Как вы думаете,
Ольга Борисовна,
от чего умер этот вышкребок?
— спрашивал Ольгу областной педиатр Слабко,
колченогий такой карлик с заостренным лицом.
На редкость противным в прибывающем,
утреннем свете.
Голос его звучал с неистребимым задором,
как у,
Андрея Козлова на «Брэйн ринге».
Что-то вроде: отгадай,
детка,
загадку.
Ольга долго думала и предположила,
что у ребенка,
возможно,
эксфолиативный дерматит Риттера с молниеносным тяжелым течением.
Слабко минуту помялся и подтвердил:
— Да,
да,
действительно,
очень похоже на дерматит,
как вы сказали,
Рейтера?
Обожженная девочка Мазур получила с подачи Ольги правдоподобный диагноз,
а ее убийцы — индульгенцию.
Эксфолиативный дерматит — такое инфекционное заболевание новорожденных,
когда кожа снимается с бурого и отечного тела ребенка.
Пластами.
Как перчатки или чулки.
Ольга потом перерыла литературу по этому редкому заболеванию,
но нигде не описывалось,
чтобы кожа головы становилась белой,
как недоваренное мясо.
Или глаза вытекали вместе с кровью из опустошенных потресканных глазниц.
Толстая медсестра Шура,
единственная,
кого тихо наказали за смерть девочки Мазур и перевели на два месяца в санитарки,
уже спустя много времени жаловалась Ольге на судьбу и тотальную несправедливость.
Она,
опираясь своей необъятной тушей на хрупкую казенную швабру,
рассказала страшную правду о том,
как на самом деле умерла сваренная заживо малютка Мазур.
Опубликовано с разрешения Светланы Ольхович ,
автора книги «Непотопляемый корабль Босха»
...
